Мещерина Е.Г.
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК В ФИЛОСОФИИ КУЛЬТУРЫ Ф. А. СТЕПУНА: ИДЕИ, АТМОСФЕРА, «ДУХОВНЫЕ ПОРТРЕТЫ»
Москва, Россия
malero1410@mail.ru
В статье с красивым и одновременно печальным названием «Русский звездопад» архиепископ Иоанн Сан-Францисский указывает на главный источник, питающий в течение долгих эмигрантских лет творческую энергию Ф.А. Степуна (1884 – 1965), памяти которого посвящена статья. Мощь и интеллектуальный блеск русской религиозной философии Серебряного века, «заряженной мыслью Владимира Соловьева», были пронесены им через самые тяжелые испытания, выпавшие его поколению. В чине прапорщика Степун участвовал в боевых действиях на фронтах 1-й мировой войны, был захвачен водоворотом революционных событий (проэсеровские симпатии, тесное общение с Б.В. Савинковым, работа в военном министерстве при правительстве Керенского) и в 1922 г. с группой Бердяева выслан из России за участие в сборнике «Освальд Шпенглер и Закат Европы»[1]. Но «и в старости своей твердо и величаво» он нес творческий блеск российского Серебряного века «сквозь толщу германской современной интеллектуальной жизни», «являя в Германии последние звуки этого века»[2].
Выпускник Гейдельбергского университета, ученик В. Виндельбанда («пивовар с виду», но «живой Сократ» [3]) и Г. Риккерта, Степун не только всегда был верен культурологической проблематике. Сознательно взяв на себе роль посредника между немецкой и русской культурой, он в России пропагандировал идеи кантовского критицизма и неокантианства, был инициатором издания русской версии международного журнала по философии культуры «Логос» (1910 – 1914 гг.), целью которого было «подведение методологического фундамента под научно /…/ мало озабоченную русскую философию» [4].
В Германии он защитил диссертацию по философии В.С. Соловьёва (доктор. дис. - «W. Solowjev», Leipzig, 1910) и впоследствии в эмиграции издает несколько фундаментальных трудов, посвященных идеологии, атмосфере и главным фигурам Серебряного века русской культуры. Это прежде всего, книги воспоминаний «Бывшее и несбывшееся», «Встречи» (Мюнхен, 1962) и один из последних трудов «Мистическое мировидение. Пять образов русского символизма» (Мюнхен, 1964), написанный, по признанию автора, специально для немецкого читателя. В своей первой вышедшей в России статье «Немецкий романтизм и русское славянофильство» («Русская мысль». М., 1910. Кн.3) Степун доказывает близость славянофильства к немецкому романтизму. По его убеждению, это проявлялось в таких порождениях «романтической тоски», как «теневое царство древней Руси» и родственная германской мысли «целостная религиозная личность» как основа будущей русской культуры.
Отправной точкой в стремлении к определению основополагающих принципов культуры для Степуна стало его участие в гейдельбергско- фрейбургском содружестве русских и немецких студентов, в которое кроме него входили Р. Кронер, Н. Бубнов, Г. Мелис и С. Гессен. По утверждению К. Хуфена, причиной такого объединения стало столкновение учеников В. Виндельбанда с философий американского прагматизма на Всемирном философском конгрессе, проходившем в 1908 г. в Гейдельберге [5].
По прошествии многих лет в своих «Воспоминаниях» Степун характеризует конгресс как арену «горячей борьбы» англо-американского прагматизма с идеалистической традицией немецкой философии и безоговорочную позицию русских студентов, вставших на сторону немецкого идеализма. «Наследники Рима, но не Афин, враждебные созерцательной традиции в христианстве пуритане - прагматики приехали в цитадель идеалистической философии с целью навязать Европе возникшее в Америке убеждение, что исповедание общеобязательной, вневременной истины есть верх логической непоследовательности и практической бессмыслицы»[3].
Современные авторы справедливо видят в русско-немецком сотрудничестве, осуществлённом в сборнике «О мессии (эссе по философии культуры)» (1909 г.) и журнале «Логос», яркий пример идеи чистой философии, творимой поверх национальных и конфессиональных границ, проект «вечного мира» накануне войны, «лебединую песню» либерально-гуманистической философии культуры[6]. Исследователи также отмечают, что неокантианские влияния в 1910-е гг., связанные с деятельностью русских выпускников европейских (главным образом, немецких) университетов, внесли серьезные изменения в картину интеллектуальной и духовной жизни России [7].
Вместе с тем следует подчеркнуть, что усилия русских неокантианцев не были направлены на борьбу с православно-славянофильским направлением. Впоследствии Степун отмечал, что «нельзя задним числом не подивиться той подчас враждебной страстности, с которою в Москве, накануне Великой войны, воевали друг с другом приехавшие из Германии «логосовцы», засевшие в издательстве «Мусагет» на Пречистенском бульваре, и потомки старых славянофилов, объединявшие свои силы в издательстве «Путь» на Знаменке»[3].
Об отсутствии глубинных противоречий между «научным» и «религиозным» направлениями в русской философии говорит не только постоянное личное общение их представителей в Москве и Петербурге, но и активное сотрудничество в эмиграции (например, в журн. «Новый град», в редакцию которого входил Степун как один из идеологов «новоградского движения» в русском зарубежье).
Неоднократно цитируемые, данные «изнутри» высказывания Степуна, характеризующие атмосферу Серебряного века, опирались на его личный опыт участия в различного рода объединениях, собраниях, кружках и сообществах, которые в соединении с культом маски и игры создавали особый строй жизни этого периода, часто переходящей в «жизнетворчество». Степун посещает собрания религиозно-философского общества им. Вл. Соловьёва, Психологического общества при Московском университете, «снобистически-скандальные» заседания общества «Свободной эстетики», вечера «в роскошных покоях» М.К. Морозовой, диспуты в «переполненных аудиториях» Политехнического музея, участвует в литературно-эстетических кружках, выступает в газете «Русская молва», журналах «Русская мысль», «Студия», «Маски», «коллективном дневнике «Мусагета»» - «Труды и дни». По воспоминаниям Степуна, все редакции этого времени «представляли собой странную смесь литературных салонов с университетскими семинарами», где образованная публика собиралась «для слушания рефератов, беллетристических произведений, стихов, более же всего для бесед и споров»[8]. Характеризуя впоследствии время «между революцией 1905 года и войной 1914 года», Степун полагал, что оно «войдет в историю, с одной стороны, порой подлинного расцвета и углубления русской культуры, а с другой – порой явно нездорового, исполненного ядовитых соблазнов утончения русской интеллигентской духовности» [8]. В связи с этим показательна борьба, развернувшаяся в издательстве «Мусагет» при участии игравшего в нем «первую скрипку» А. Белого, и его полемика со Степуном. Так, первоначальное совпадение целей «логосцев» и редакторов «Мусагета» («перкинуть мосты от течения, школы в искусстве к широкому горизонту проблем философии»[9], увлекшая Э. Метнера мысль о сближении русской и немецкой культур, а также идеи удержать «Мусагет» с помощью «Логоса» от сползания в мистику и превращения в орган будущей «ложи») ушли на задний план под напором внутрииздательской борьбы.
Полемика между Степуном и А. Белым развернулась на страницах «Трудов и дней» по поводу опубликованной в журнале статьи Белого «Круговое движение» (1912. №3). Возмущение Степуна «безосновательным» тезисом поэта о том, что русская культура во всех областях «описала полный круг», выражается как в упреках Белому в незнании Канта и неокантианцев (Белый отрицал их влияние на современную культуру), так и в публицистических выпадах: «прихотливые и подмигивающие аналогии», «игривые парадоксы» вместо поиска истины; «хореографический метод» изложения, не входящий в компетенцию философии [10]. Белый отвечает на обвинения в эклектизме и «ежегодном» изменении своих философских установок доказательством единства тезисов своей статьи с главной идеей прежних работ – о «примате творчества над познанием» - и в свою очередь, обвиняет Степуна в «позе фельетониста», «гносеологической глухоте» и «непонимании законов афористического мышления» [11].
В дальнейшем отношения с А. Белым и оценка его личности и творчества («за пять лет очень частых, временами еженедельных встреч с Белым я успел вдоволь насмотреться на него» [8]) составили особую линию в творчестве Степуна. Известны высказывания Степуна о том, что «А. Белый – единственный настоящий русский футурист» [12], а также многочисленные отзывы о нем в Воспоминаниях [3]. В статьях «Памяти Андрея Белого» и «Андрей Белый и Рудольф Штейнер» исследуются «все зигзаги» внутреннего развития его «безбрежного» и одинокого «я», «обменявшего корни на крылья». Развернутые сравнительные характеристики особенностей таланта Белого содержатся в посвящениях другим символистам (напр., о его «человеческой изощренности и декадентской изломанности» и о «безумных космическим перворитмах» его поэзии в статье, посвященной Вячеславу Иванову[8]).
В целом круг общения Степуна (в том числе как редактора «Логоса» и руководителя секции по вопросам эстетики в «Мусагете») был, по его признанию, таков, что «не только описать, но даже перечислить всех людей, с которыми приходилось встречаться на вечерах в «Мусагете», невозможно» [3]. Среди знаменитых имен – Н.А. Бердяев, который «захватывал вдохновенностью своей проповеди, но и оскорблял своей сознательной антинаучностью»; М.О. Гершензон, «светлого, на Пушкине окрепшего духа»; Ходасевич, «человек без песни в душе и все же поэт Божьей милостью» [3]. С посещавшей редакцию М. Цветаевой Степун познакомился в подмосковном имении Ильинском («на всех пальцах перстни с цветными камнями»; «афористическая крылатость» ума наряду с «неизничтожимым эгоцентризмом душевных движений» [3]).
Связь с ярким и трагическим периодом русской культуры, его основными идеями и главным течением – символизмом - и его представителями является не только глубокой и прочной, она определяет «нерв» литературных и философско-эстетических произведений Степуна. Сквозь непревзойденные и единственные по своей яркой образности и точности характеристики известных поэтов символистов, особенностей игры Ермоловой и Комиссаржевской проходит найденная в молодые годы в период тяжелых личных страданий и ставшая главной темой его произведений – проблема творчества в его связях с жизнью, понимаемой, прежде всего, как переживание реальных событий. Уже в своих первых статьях («Трагедия творчества (Фридрих Шлегель)», «Трагедия мистического сознания») Степун стремится разрешить драматические противоречия между личностью творящей и личностью верующей, найти гармонию в претворении живого переживания в художественный образ с помощью разделения ценностей переживания в жизни и в искусстве. Мысль Степуна неотделима от образного восприятия личности, воспринимаемой им через те идеи, которые определяют ее жизнь, изменчивость и многоликость проявлений.
Наряду с немецкой мистикой (Экхарт, Рильке) его привлекало славянофильство, наследие В. Соловьёва, русская религиозная философия и символизм, в котором он нашёл одну из главных тем своей философии культуры – роль игры в преодолении трагического дуализма жизни и творчества. Влияние В. Соловьёва и символистов очевидно в литературном творчестве Степуна. В «Николае Переслегине», где герой выступает «анатомом и костюмером собственной души», тема любви дана в мистико-психологическом плане в связи с «нравственным долгом греха», высказываются идеи о «женственно-космической» сути России и (в духе эстетики Серебряного века) о двойственной природе музыки: «светлые крылья высоко над землёй» и «визг скрипки и дребезжание цыганского фальцета в синих клубах прокуренного ресторана» [13].
Органичная для «искусственной атмосферы» Серебряного века тема маски и лика, которой отдали дань Ф. Сологуб, П. Флоренский, Волошин, Блок, проходит через все творчество Степуна, начиная с его доэмигрантских статей. Метафоры маски, лика и личины не только имеют для Степуна экзистенциальный смысл и связаны с игровой природой театра и артистизма, в их контексте он использует также излюбленные Серебряным веком образы двойника и двойного зеркального отражения (о ликах, таящихся в зеркалах, и системе отражений в метафизике Экхарта [14]; о диалоге А. Белого со своим «зеркальным двойником» [8]).
Последнее произведение Степуна – рассказ «Ревность», вышедший после его смерти в «Новом журнале» (1965. № 79. С. 25-49), посвящен одной из излюбленных тем символистов – единству души (любви) и «пленительной множественности» ее воплощений.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. В сборнике Степуну принадлежит статья, где отрицается «биологизатоский» подход к истории, «обожествление» материального начала и развиваются идеи духовного восхождения и «преодоления безумия революции через разгадку её тайного религиозного смысла». См. Степун Ф.А. Освальд Шпенглер и Закат Европы // Освальд Шпенглер и Закат Европы. М, 1922. С. 5-33.
2. Архиепископ Иоанн Сан – Францисский. Русский звездопад (Памяти Федора Степуна) // Русская мысль. 1965. 8 апреля. С. 4.
3. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 79.
4. Степун Ф.А. Автобиографический очерк// Старые – молодым. Мюнхен, 1960. С. 92.
5. Хуфен К. Три мечты и одна безумная надежда // Федор Августович Степун. М., 2012. С. 116.
6. Плотников Н.С. «Логос» в истории европейской философии: Проект и памятник// «Логос» в истории европейской философии: Проект и памятник. М., 2006 .с. 7, 11.
7. См. Безродный М.В. Из истории русского неокантианства (журнал «Логос» и его редакторы) // Лица: Биографический альманах. 1. М.-СПб.,1992. С. 372.
8. Степун Ф.А. Встречи. М., 1998. С. 158.
9. Белый. А. ГПБ, ф.60, ед. хр. 13. С. 88.
10. Степун Ф.А. Открытое письмо Андрею Белому по поводу статьи «Круговое движение» // Труды и дни. 1912. № 4-5. С. 74 – 86.
11. Белый А. Ответ Ф.А. Степуну на открытое письмо в № 4-5 «Трудов и Дней» // Труды и дни. 1912. № 6. С. 16-26.
12. Степун Ф.А. Трагедия и современность // «Шиповник», 1. М., 1922. С. 86.
13. Степун Ф.А. Николай Переслегин. Paris, 1929. С. 28.
14. Степун Ф.А. Трагедия мистического сознания // Логос. Кн. 2-3. М., 1911-1913. С. 122-123.
